KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » О войне » Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Дмитрий Левинский, "Мы из сорок первого… Воспоминания" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

А вот концовку мы услышали впервые:

Крутится летчик,
Бьет пулеметчик —
Армия наша идет!

Последние слова вызвали на глазах изможденных узников слезы, люди сжали кулаки и готовы были броситься на своих мучителей. Опасен такой концерт. Исполнители от слабости с трудом стояли на ногах, перенапряжение их велико, но чувства переполняли огрубевшие души. Зрители, естественно, не выдержали и стали все громче подпевать, и это звучало, как заклятие. Тогда раздались возгласы:

— Raus! Los! Wegdamit![64] — И зрителей быстро разогнали, концерт окончен, но запомнился всем надолго, и нетолько русским. Второго концерта не случилось — ограничились первым и последним…

Однажды в ревир поступил с высокой температурой новенький русский и был определен к нам на штубу А. Надо сказать, что блок 29 был единственным блоком ревира, где всем больным регулярно измеряли температуру и заносили ее в специальную табличку, прикрепленную к спинке кровати в ногах. В других блоках такого и в помине не было. Я положил больного на ближнюю койку поближе к свежему воздуху. Звали его Андрюшиным Константином Григорьевичем. Ленинградец, 1918 года рождения. Он окончил пехотное училище на Садовой напротив Гостиного двора, к началу войны был уже старшим лейтенантом. В плен попал в 1941 году под Ленинградом, будучи ранен в ноги при обороне Павловского дворца. Мы сразу почувствовали взаимное расположение.

К ночи температура поднялась до сорока градусов. Боясь связываться с Адамом и не доверяя в таких делах ему ни на грош, я на свой страх и риск принялся лечить Костю «народными средствами», обкладывая его холодной мокрой простыней всю ночь напролет и потчуя жаропонижающими таблетками. И свершилось чудо: к утру температура упала, а через день-два мы, как ни в чем не бывало, продолжили знакомство. У нас с Костей нашлось много общего в воспоминаниях о довоенной жизни и военной службе, и пока он лежал на штубе А, я все свое свободное время проводил у его кровати. Конечно, мы поделились и сокровенным: его в Ленинграде ждала Валя, а меня — Нина, только у меня были фотографии, а у Кости нет.

Так случилось, что после выздоровления мы сумели, хотя и с большим трудом, втиснуть Костю сверхштатным рейнигером на блок 30, где он стал третьим русским, а всего на ревире нас — восемь человек!

Расстались мы с Костей в первых числах июня 1945 года. Дело было в сборном лагере бывших узников Маутхаузена и Гузена, а одновременно и полевом военкомате 3-го Украинского фронта под городом Винер-Нойштадт в Австрии. Костя ушел с группой офицеров, а я остался с сержантами. В день расставанья, выскочив из строя, он подбежал ко мне, неуклюже стиснул в объятиях и сунул мне в руки клочок бумаги со своим ленинградским адресом. Я его долго хранил в левом кармане гимнастерки вместе с…махоркой, пока он не истлел от пота и дождя — дорогой мне адрес, как и другие, пропал.

А после военной службы, уже в 1947 году, в Ленинграде, мы с Ниночкой как-то вечером собрались в кинотеатр «Арс» на площади Льва Толстого. Фойе там крошечное, тесное, душное, и мы бродили до начала сеанса по Кировскому проспекту. Падал пушистый снег, оставалась неделя до Нового года.

Вдруг Нина, моя внимательная и наблюдательная подруга, дернула меня за локоть и спросила:

— Что этот военный так посмотрел на тебя? — Перед этим нас обогнала, по всей видимости, тоже супружеская пара. Высокий военный, прихрамывая, скорым шагом вел под руку спутницу — это нам было некуда спешить. У меня сразу ёкнуло сердце — не Костя ли это? Он именно так хромал после ранения. Я бросил Нину, догнал и остановил эту пару. Я не ошибся: это был он, и мы, сами удивляясь неожиданной встрече, представили друг другу своих любимых жен:

— Это… Валя.

— Это… Нина. — И смеху, и радости, и слез было предостаточно. Оказалось, что Костя жил совсем рядом, на Пушкарской улице, и через неделю мы с Ниной встречали у них Новый 1948 год, напились вдрызг и заночевали до утра. Рано утром Нина вела меня домой по Пушкарской улице — мы жили на Ждановке, — а я лягал ногами заборы и громко распевал песни. Такого со мной еще не случалось.

После войны Косте вернули звание, восстановили в партии, и он продолжал служить в штабе Ленинградского военного округа. После выхода в отставку — работал заместителем директора Ижорского машиностроительного завода на Понтонной…

А пока шел 1944 год. Дисциплина в лагере и на ревире продолжала падать. Не только мы, персонал, могли теперь беспрепятственно выходить в лагерь, но и к нам, а также и к больным стали приходить «в гости» друзья и знакомые, а пфертнер только разводил руками: он понимал, что уже не нужен на воротах, поскольку доктор Веттер почти перестал посещать ревир. Затишье перед бурей?

Ко мне «в рабочее время» заходили Киселев, Шестаков, Лисовский, майор Голубев, Пономаренко и другие. С Михаилом Васильевичем Киселевым мы даже провели настоящий шахматный матч из двадцати партий в течение двух недель.

Глядя на нас, русских, смелее и раскованней стали держаться Рио и Франциско, Юзек и Метек.

— Ну и неугомонные эти русские! — говорили они, улыбаясь, а Альберт Кайнц, давно снявший все свои запреты, считал, что все происходит в рамках «лагерного приличия».

Лежал у меня на штубе сержант Сережа Фетисов. Через год мы с ним будем стоять в карауле вокруг освобожденного лагеря. По очереди лежали на отдыхе Вова Мельников и Вася Плотников из команды военнопленных блока 16. Причем когда лежал один, то другой навещал его, и наоборот: они подолгу сидел и друг у друга на койке, как будто это не концлагерь, а горбольница в Ленинграде.

Я стал теперь только один раз в день мыть пол, а не два, как раньше. У меня появилось больше свободного времени. И одет я был вполне прилично — спасибо майору Буркову с вещевого склада: коричневая теплая куртка, полушерстяные темно-зеленые брюки, крепкие ботинки какой-то армии и темно-синий французский берет.

В начале 1944 года всем узникам Гузена заменили личные номера. До этого момента в период с 25 мая 1940 года до 23 января 1944 года прибывающие в Гузен заключенные имели по два учетных номера — по внутренней нумерации Гузена от 1 до 15 000 (мой номер 11 281), и кроме того, каждый имел номер, присвоенный в Маутхаузене (у меня 25 249). Чтобы упростить эту систему, комендатура Маутхаузена с 23 января 1944 года ввела единые номера, устранив внутреннюю нумерацию Гузена. 7312 узникам Гузена, имевшим маутхаузенские номера, присвоили новые номера с 43 001 до 50 312. Теперь всех, прибывающих из Маутхаузена, можно опознать по номерам. Моим новым и последним номером стал 50 002…

Как-то Миша-урмахер попросил меня взять у него на хранение деревянную шкатулочку с сигаретами, заработанными им за ремонт часов. На своем блоке 31 он не нашел надежного места и поручил «козлу сохранить капусту», а сигарет там около 200 штук — по тем временам это целое состояние. Я долго их не трогал, все воздерживался, а к концу 1944 года подумал: «Скоро войне конец, не нужны ему будут сигареты…» — и начал по одной в день вытаскивать. Каждую сигарету выкуривали вчетвером, как и раньше, — Альберт, Рио, Франциско и я. Ко дню освобождения сигареты оказались почти прикончены, а Мише в те радостные дни, как я и ожидал, было уже не до сигарет.

Во второй половине года участились бомбардировки союзниками близлежащих промышленных объектов. Бомбили днем в чудесную солнечную погоду. Воздушные армады союзников летели над Гузеном на недосягаемой для зениток высоте, наполняя воздух радостным гулом — приближался конец фашистской Германии.

Все же иногда самолеты сбивали, и эсэсовцы Гузена, тренируясь в стрельбе, расстреливали в воздухе американских и английских летчиков, спускавшихся на парашютах. Немцы продолжали демонстрировать свою полнейшую безнаказанность. Некоторым летчикам удавалось достичь земли, и они становились сразу и военнопленными и узниками концлагеря. Перед отправкой в Маутхаузен они успели сообщить нам, что их командование прекрасно осведомлено о расположении концлагерей маутхаузеновской охранной зоны и ни одна бомба в лагерь не упадет. А бомбил и очень близко, земля гудела, мы пребывали в диком восторге, но лагерь ни разу не пострадал. Бомбардировки продолжались до конца войны почти ежедневно, и мы к ним привыкли.

Среди поляков ревира у меня объявился дружок — Климек из блока 28. Вечерами, когда все дела сделаны, я часто просиживал возле него, глядя, как он аккуратно и умело гладит выстиранные им же верхние рубашки Эмиля Зоммера и всех врачей ревира. Такова его работа — стирать и гладить белье медперсонала. Климек — худющий и очень высокий парень, приветливый и добросердечный. Мы с ним часами болтали зимними вечерами на польско-русско-немецком лагерном диалекте. Климек научил меня правильно гладить и складывать верхние мужские рубашки.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*